Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая - Нелли Шульман

— О, — заметил Пьетро, — вот папа, только мамы с ним рядом нет. Интересно, где она?

Джованни подошел к ним: "Президент Королевской Академии Художеств забрал нашу маму, дорогой Пьетро. А я всего лишь математик, скромный преподаватель в университете, — так что я уж не стал спрашивать у сэра Джошуа, — Джованни развел руками, — что понадобилось великому живописцу".

— Портрет все очень хвалят, — сказал Питер, когда они вернулись к картине. "Кузина Тео, вы его непременно должны забрать в Париж…, - он осекся и озабоченно спросил: "Кузина Изабелла, что такое?"

Она стояла перед ними — маленькая, бледная, только на щеках играли пятна лихорадочного румянца.

— Портрет покупает Академия Художеств, — серо-зеленые глаза блестели. Джованни заметил след от слезы на ее щеке. "Я вам напишу копию, кузина Тео, — Изабелла сглотнула, — до моего отъезда в Лидс".

— Да что случилось? — наклонился к ней Джованни. Жена замерла и сунула ему в руку теплое, скомканное письмо.

— Я буду во дворе, — сказала она коротко. Повернувшись, зашуршав юбками, Изабелла исчезла в толпе.

— Папа, что с мамой? — недоуменно спросил Пьетро. Джованни разгладил бумагу: "Дорогая миссис ди Амальфи, по совокупности представленных работ совет Королевской Академии Художеств решил принять вас в состав ассоциированных членов Академии, по секции архитектуры. С искренними поздравлениями, сэр Джошуа Рейнольдс, президент".

Они долго молчали. Потом, Питер, улыбнувшись, заметил: "У меня дома есть отличный моэт, так что жду вас всех, — он незаметно взглянул на Жанну, и та почувствовала, что краснеет, — жду вас всех к столу".

— Мама! — Франческо проснулся и заворочался на руках у сестры. "Где мама? Тетя Тео! — радостно указал он на портрет.

Джованни взял сына и шепнул в маленькое ухо: "Пойдем, милый, скажем маме — как мы ей гордимся".

На тихой глади воды лежала лунная дорожка, корабли, что стояли со свернутыми парусами у причала — покачивались под легким ветром. Констанца пошарила на комоде, и, взяв из пачки еще одну свечу — зажгла ее от огарка.

Она окунула перо в серебряную, дорожную чернильницу. Внезапно остановившись, подперев подбородок кулаком, девушка вспомнила слова дяди.

— Шахты, — сказал Питер, разливая вино, — это всегда тяжелый труд, Констанца. Я, хоть и владелец, все равно в них спускался. Надо же знать, в каких условиях работают люди. Будешь в Париже — спроси хотя бы у дяди Теодора, он полжизни под землей провел.

Питер выпил и поправил очки: "Так что это не заговор, дорогая племянница. Мы, заводчики, не хотим добиться того, чтобы люди умирали — как раз наоборот. Просто, — он развел руками, — такая уж это работа, милая".

— Все равно, — яростно пробормотала Констанца, грызя перо, — все равно я там окажусь, во Фландрии, рано или поздно. Напишу статью о том, как живут эти люди. Я уверена, что дядя Виллем — тоже хороший хозяин, но все равно — публика должна знать об этом.

Она порылась в книгах на столе и открыла "Civitas Solis" Кампанеллы. Констанца нашла отмеченное ей место: "Но в Городе Солнца, где обязанности, художества, труды и работы распределяются между всеми, каждому приходится работать не больше четырех часов в день".

— А не двенадцать, — вздохнула она и, захлопнув книгу, прислушалась.

— Нет, нет, — Констанца зевнула, — тетя Тео, и тетя Жанна спят давно. Мы утром отплываем, да и тетя Тео устала после гастролей. Ей пришлось еще десять дополнительных спектаклей давать.

Констанца присела на подоконник, и, закурив, пуская дым в окно, вдохнула запах моря.

— Папа тоже, — нежно, подумала она, — на море будет, там, в Уэльсе. Изабелла — с Питером в Лидс уехала, и мальчиков с собой забрала. И я, — она стряхнула пепел, — я теперь одна буду жить.

— Ничего, — бодро сказала себе Констанца, — справлюсь. Яйца я варить умею, кофе — тоже, а в остальном — буду обедать у тети Марты или тети Тео. Или в трактирах. Жалко, что Дэниел уезжает, — она вспомнила его зеленовато-голубые глаза и веселый голос: "Ну вот, Констанца, передавай привет Лондону и обязательно возвращайся во Францию!"

— Я и возвращаюсь, — Констанца потушила сигарку. Потянувшись всем длинным, стройным телом, девушка взяла со стола зеркальце в серебряной оправе. Она оскалила белые, мелкие зубы, и, полюбовавшись собой, — стала раздеваться.

В умывальной было прохладно. Жанна, пробежав по коридору, тихо закрыв за собой дверь — зажгла свечу. Она увидела пятна крови на подоле белой, шелковой рубашки:

— Значит, ничего и не было. Или было, но все — она сцепила нежные пальцы, — закончилось. Три недели, всего три недели…, - она помотала белокурой головой, и стала приводить себя в порядок.

— Вот и все, — Жанна переоделась и, выжав рубашку, повесила ее сушиться. "Я просто в датах ошиблась, или это из-за волнения, из-за переездов. И, слава Богу, — она вздохнула и вспомнила его ласковый взгляд, его тихий голос: "Тогда я буду ждать письма, Жанна, хорошо?"

— А я тогда кивнула, — девушка вылила грязную воду из фаянсового таза, — кивнула и перекрестила его. Он сейчас в Лидсе, на этой стройке, до конца лета там будет. Оставлю письмо тут, у мистера Фошона. Он его перешлет в Лондон. Извинюсь, напишу, что…, - она наклонилась над тазом и заплакала, — быстрыми, тихими, крупными слезами.

Жанна помахала рукой, успокаиваясь: "Напишу, что не люблю его. Что мы оба — сделали ошибку, и нельзя так — не по любви. Питер, Питер…, - она постояла еще немного, чувствуя на лице ветер, что играл холщовыми занавесками на окне. Вымыв лицо, Жанна вернулась в спальню.

Тео лежала на боку, свернувшись в клубочек, спокойно, размеренно дыша. Жанна едва присела на кровать, как она дрогнула ресницами и спросила: "Что, крови?"

— Двенадцать лет мы с ней рядом, — улыбнулась Жанна. "Господи, да что мне еще надо? Куда мне идти, кого еще искать?"

Она кивнула. Тео, взяв ее руку, прижавшись к ней щекой, улыбнулась: "У меня тоже позже пришли. Это все из-за гастролей, да и лето жаркое. Ложись ко мне".

Жанна устроилась рядом. Тео, гладя ее по голове, шепнула: "Я люблю тебя. В августе поедем в Довиль, будем там купаться, каждый день, и гулять по берегу".

Девушка вдохнула такой знакомый запах роз. Поцеловав гранатовые губы, Жанна тихо сказала: "Непременно. Будем счастливы, Тео".

Пролог

Фландрия, сентябрь 1788 года

Федор остановил лошадь и посмотрел на величественные, серого камня развалины на высоком холме. Вокруг были леса — густые, играющие золотом, рыжие листья лежали на сухой траве. Он вдохнул терпкий, осенний запах: